– Тебя бы в сумасшедший дом посадили, – убежденно ответил Кирюшка. – У нас на заводе тоже был один истопник, так он разделся голый, залез в бочонок с мазутом и поёт, поёт. Взяли его тогда и посадили.
– Дурак ты! – и рассердился и рассмеялся Фигуран. – Ему про одно, а он про… бочку.
– Ничего не дурак, – спокойно ответил Кирюшка и еще убежденнее заговорил: – А вот у нас на заводе Шамари – техник, тоже горбатый, а ему пятьсот рублей премии дали, орден да в парке статую с него слепили. Так прямо горбатого и поставили. Как живой… смеется. Он американский станок в слесарном поставил; никто не смог, а он смог. Что же, значит, по-твоему, и его утопить?.. Это пусть лучше буржуи тонут или лодыри, а рабочему человеку зачем? Он горбатый, а у него дочка не горбатая… Валька. У нас есть безрукий один – буденовец, и все его уважают: и директор и Бутаков. Это у буржуев так: им не жалко. На что им такой, когда у них здоровенные не жравши ходят. Я все читал. У меня в школе за всю зиму ни одного неуда не было, и только раз из класса за дверь выставили. Да и то понапрасну. Он думал, что я Мишке Мешкову на затылок плюнул, но это вовсе не я, а Ванька Хомяков. А я только сидел сзади, подтолкнул и говорю: «Посмотри-ка, Мишка, у тебя на затылке плюнуто».
Все это Кирюшка выпалил с азартом и, сам очень довольный, горделиво глянул на Фигурана.
Оттого ли, что было так солнечно и тихо, что почти торжественно звенели невидимые, будто прозрачные, жаворонки, что пахло на земле первой травой, смолистыми почками, теплой весной, Фигуран вдруг как-то размягчился.
Сбежала прочь постоянно недоверчивая усмешка, и он улыбнулся просто, как все люди.
– Учиться нужно, – сказал Фигуран. – Я сам знаю. Мать у меня – прачка в Моршанске. Хорошо мы жили. Она да я – двое. Потом спину зашибло – давно в больнице лежит, второй год. Теперь пишет: скоро выздоровеет. Уйду я скоро отсюда, Кирюшка, – сознался Фигуран – Обворую деда и уйду.
– Разве же можно обворовывать? – смутился Кирюшка. – Вот у Калюкина из амбара два мешка стянули… это разве хорошо?
– Сравнил попа с кобылой! – грубо ответил оскорбленный Фигуран. – Белобандит я, что ли: то амбар, а то дед. Все равно он мне ничего за работу не платит. – Фигуран отвернулся.
Внимание их теперь было привлечено вышедшим из лесу одиноким человеком. Человек стоял далеко, и разглядеть его было трудно.
Вдали, на горке, показалась трусившая рысцой подвода. Человек отошел в сторону и сел за кустом на пенек.
– Сулин едет! – воскликнул Кирюшка. – Это его лошадь белая. Побежим навстречу.
– На что? Сам подъедет. Давай ляжем, будто бы нас и нет вовсе.
Подвода приближалась. Вон проехала она через мосток, миновала разбитую березу, поравнялась с кустом и сразу остановилась перед заграждавшим ей дорогу человеком.
Видно было, как Сулин соскочил с телеги и развел руками. О чем-то они долго разговаривали, и, как показалось Кирюшке, Сулин ругался.
На горизонте показалась вторая подвода. Сулин оглянулся, оттолкнул незнакомца и вскочил на телегу.
Человек что-то крикнул, погрозив Сулину кулаком. Сулин опять прыгнул и, схватив коня под уздцы, круто свернул в лес.
Озадаченные ребята переглянулись и, выскочивши из засады, помчались вдогонку.
Конец второй части
1934
Повесть
Бумбараш солдатом воевал с Австрией и попал в плен. Вскоре война окончилась. Пленных разменяли, и поехал Бумбараш домой, в Россию. На десятые сутки, сидя на крыше товарного вагона, весело подкатил Бумбараш к родному краю.
Не был Бумбараш дома три года и теперь возвращался с подарками. Вез он полпуда сахару, три пачки светлого офицерского табаку и четыре новых полотнища от зеленой солдатской палатки.
Слез Бумбараш на знакомой станции. Кругом шум, гам, болтаются флаги. Бродят солдаты. Ведут арестованных матросы. Пыхтит кипятильник. Хрипит из агитбудки облезлый граммофон.
И, стоя на грязном перроне, улыбается какая-то девчонка в кожаной тужурке, с наганом у пояса и с красной повязкой на рукаве.
Мать честная! Гремит революция!
Очутившись на привокзальной площади, похожей теперь на цыганский табор, Бумбараш осмотрелся – нет ли среди всей этой прорвы земляков или знакомых.
Он переходил от костра к костру; заглядывал в шалаши, под груженные всяким барахлом телеги, и наконец за углом кирпичного сарая, возле мусорной ямы, он натолкнулся на старую дуру – нищенку Бабуниху.
Бабуниха сидела на груде битых кирпичей. В руках она держала кусок колбасы, на коленях у нее лежал большой ломоть белого хлеба.
«Эге! – подумал изголодавшийся Бумбараш. – Если здесь нищим подают колбасою, то жизнь у вас, вижу, не совсем плохая».
– Здравствуйте, бабуня, – сказал Бумбараш. – Дай бог на здоровье доброго аппетиту! Что же вы глаза выпучили, или не признаете?
– Семен Бумбараш, – равнодушно ответила старуха. – Говорили – убит, ан живой. Что везешь? Подай, Семен, Христа ради… – И старуха протянула заграбастую руку к его сумке.
– Бог подаст, – отодвигая сумку, ответил Бумбараш. [Ишь ты, как колбасу в мешок тыркнула.] – Нету там ничего, бабуня. Сами знаете… что у солдата? Ремень, бритва, шило да мыло. Вы мне скажите, брат Василий жив ли?.. Здоров? Курнаковы как?.. Иван, Яков?.. Варвара как? Ну, Варька… Гордеева?
– А не подашь, так и бог с тобой, – все так же равнодушно ответила старуха. – Брат твой по тебе давно панихиду отслужил, а Варвара… Варька твоя в монастырь не пошла… Лежа-ал бы! – протяжно и сердито добавила старуха и ткнула пальцем Бумбарашу в грудь – А то нет!.. Поднялся!.. Беспокойный!
– Слушайте, бабуня, – вскидывая сумку, ответил озадаченный Бумбараш, – помнится мне, что дьячок вам однажды поломал уже ребра, когда вы слезали с чужого чердака. Но… бог с вами! Я добрый.
И, плюнув, Бумбараш отошел, будучи все же обеспокоен ее непонятными словами, ибо он уже давно замечал, что эта проклятая Бабуниха вовсе не так глупа, какой прикидывается.
* * *
До села, до Михеева, оставалось еще двадцать три версты.
Попутчиков не было. Наоборот, оттуда, с запада, подъезжали к станции всё новые и новые подводы с беженцами.
Говорили, что банда полковника Тургачева и полторы сотни казаков идут напролом через Россошанск, чтобы соединиться с чехами.
Говорили о каком-то бешеном атамане Долгунце, который разбил Семикрутский спиртзавод, ограбил монастырь, взорвал зачем-то плотину, затопил каменоломни. Рубит головы направо и налево. И выдает себя за внука Стеньки Разина.
«Хоть за самого черта! – решил Бумбараш. – А сидеть и ждать мне здесь нечего».
Верст пять он прокатил на грузовой машине, которая помчалась в Россошанск забирать позабытые бочонки с бензином.
У опушки, на перекрестке, он выбросил сумку и выскочил сам.
Подпрыгивая на ухабах, отчаянная машина рванула дальше, а Бумбараш остался один перед тем самым веселым лесом, который с детства был им исхожен вдоль и поперек и который сейчас показался ему угрюмым и незнакомым.
Он прислушался. Где-то очень-очень далеко грохали орудия.
«А плевал я на красных, на белых и на зеленых!» – решил Бумбараш и, стараясь думать о том, что он скоро будет дома, зашагал по притихшей лесной дороге.
* * *
Смеркалось, а Бумбараш прошел всего только полпути. Но он не беспокоился, так как знал, что уже неподалеку должна стоять изба кордонного сторожа.
Навстречу Бумбарашу мчалась подвода. Лошадь неслась галопом. Мужик правил. На возу сидели две бабы.
Бумбараш, выскочив из-за кустарника, закричал им, чтобы они остановились. Но тут та баба, что была помоложе – рыжеволосая, без платка, – вскинула ружье-двустволку и не раздумывая выстрелила.
Заряд дроби со свистом пронесся над головой Бумбараша. И Бумбараш с проклятием отскочил за ствол дерева.
«Это не наши! – решил он, когда телега скрылась за поворотом. – Нашей бабе куда!.. Вот проклятый характер! Это, наверно, с Мантуровских каменоломен. Ишь ты, чертовка!.. Стреляет!»
Сумка натерла плечо, он вспотел, устал и проголодался. Он поднял палку и свернул с дороги. Кордонная изба была рядом.
Миновав кустарник, он прошел через огород. Было тихо, и собаки не лаяли. Бумбараш кашлянул и постучал о деревянный сруб колодца. Никто не откликался.
Он подошел к крыльцу. Перед крыльцом валялась разбитая стеклянная лампа, и трава пахла теплым керосином. Дверь была распахнута настежь.
Откуда-то из-за сарая с жалобным визгом вылетел черный лохматый щенок и, кувыркаясь, подпрыгивая, кинулся Бумбарашу под ноги.
